СКАЗКА ОБ АЛЕНУШКЕ И ГЕНРИ ПИКОКЕ

Журнал «Домовой», №058 от 04.06.98

       Начнем с того, на чем толстые романы имеют обыкновение заканчиваться. Со свадьбы. Однажды ранним утром на острове Антигуа, на песчаном пляже отеля Yepton Beach Resert Алена Свиридова и Генри Пикок стали мужем и женой. Как любят выражаться чиновники, узаконили свои отношения. И ни одна посторонняя российская душа на этом мероприятии не присутствовала, если, конечно, не считать заспанного корреспондента журнала "Домовой", который по срежиссированной загодя "случайности" оказался в это время в этом месте и теперь наблюдал происходящее со своего балкона -- само собой, широко раскрытыми от изумления глазами.

Пять минут абсолютного счастья
       Много наш корреспондент видел свадеб, на некоторых даже сам являлся главным действующим лицом, но подобного, поверьте, видеть ему ранее не доводилось. Над женихом и невестой висело небо, у их ног плескалось море, и пара пеликанов (по виду, всецело поглощенных друг другом) прогуливалась неподалеку. Кроме того, шныряли туда-суда ящерицы.
       -- Согласны ли вы, Генри Пикок, взять в жены Алену Свиридову? -- по-английски спросила представительница местного, антигуанского ЗАГСа, большая, чернокожая и уютная, как из "Хижины дяди Тома", только молодая.
       -- Yes, I do, -- ответил Генри.
       -- Согласны ли вы, А-л-и-е-н-а Свиридова... Представительнице так и не удалось сносно выговорить Аленино имя. Но Алена, тем не менее, прониклась к этой тетеньке нежностью и даже любовью и без колебаний отдала ей свой невестин букет, чтобы она подчинилась примете и вскоре тоже нашла свое счастье.
       На следующее утро Генри еще спал, а мы с Аленой бегали по пляжу и размышляли вслух о том, насколько приятно быть миссис Пикок. Она сказала, что вчера волновалась ужасно, как первоклассница перед первым сентября, боялась проспать, три раза за ночь просыпалась и возмущалась, что жених ее, напротив, спит как из ружья подстреленный, будто жениться вовсе и не собирается. Но оказалось, Генри обо всем позаботился и все заранее предусмотрел. Он просто поставил будильник.
       -- Ты представляешь, -- сказала мне Алена, когда мы в третий раз пробегали мимо гамака и пальмы, -- ты представляешь, о чем я думаю?! Я думаю о том, возможно ли страстно любить друг друга в браке или все-таки обычная жизнь съедает все чувства без остатка? И есть ли какой-нибудь способ этого избежать? Короче говоря, я хочу с ним жить долго и счастливо и умереть в один день, как будто мне восемнадцать лет... Стыд и позор на мою седую голову!.. Вот скажи мне, так ведь не бывает? Или все-таки бывает? Или ладно, не говори лучше ничего, пойдем купаться!
       И, полные размышлений о браке, семье и счастье, мы погружаемся в Карибское море. Алена плавает саженками, без всяких женских страхов намочить голову и испортить макияж. И бегает босиком по любой, даже мелкокаменистой почве. Как всякий нормальный мальчишка, выросший у моря.
       
Десять минут на крыше, или Полжизни в прериях Техаса
       Строго говоря, она и была мальчишкой, выросшим у моря. Жила в Керчи, возвращалась домой вся в каких-то ссадинах, коленки вечно обшарпанны, локти сбиты. Бабушка вздыхала: "Ты как из джунглей вылезла!" -- и даже не догадывалась, насколько она недалека от истины. Потому что, несмотря на приличную семью (папа летчик, мама тележурналист, младший братец хотя и вредина, но в общем тоже ничего), мир, покой и материальное благополучие (ей даже рубль на обед ежедневно выделяли, она обедала не в школьной столовой, а в близлежащем ресторане, ела эскалопы), большую часть своего детства Алена провела в скитаниях и нелегкой, изнурительной борьбе.
       Обстоятельства сложились так, что ей пришлось много путешествовать, испытывать всевозможные невзгоды и невероятные лишения, отчаянно драться, спешно залечивать раны, набираться сил и снова отправляться в путь. Ей довелось побывать на Аляске, в Антарктиде, на Юге Соединенных Штатов -- в штате Техас, и на их Севере, в штате Нью-Йорк, у истоков Сусквеганны, в Бастилии и, конечно, в замке Иф. На острове Тринидад (или Табаго?) она в полном одиночестве, если не считать друга Пятницу, провела не один год, а в Южной Африке чуть было не скончалась то ли от малярии, то ли от лихорадки -- впрочем, на тот момент состояние местной медицины не позволило поставить более точный диагноз, и потому теперь с достоверностью утверждать это нельзя. Нежная девичья, практически детская, кожа на ее лице, конечно, обветрилась, льняные волосы, безусловно, пропитались морской солью, ну а ладони, ладони, как вы понимаете сами, стали жесткими, но форма рук осталась столь же совершенна, как и была... Ф-у-уф, ну и занудно же писали эти господа романисты!
       Если же изложить все вышесказанное более нормальным языком, то получится вот что: Алена была из тех детей, которые не просто читают приключенческую литературу и прочую подобную чепуху, а буквально погружаются в эти прерии и волны с головой, на глазах у испуганных родителей, которые тщетно пытаются выловить своих чад из лиан и усадить за уроки. Но детки не вылавливаются, в действительность возвращаются крайне неохотно и для того только, чтобы сделать ее похожей на настоящий роман. Ну вот пожалуйста: однажды, уже будучи довольно взрослой девицей, Алена решила уточнить, достаточно ли смела и бесстрашна. С этой целью она залезла на крышу девятиэтажного дома и уселась на парапете, свесив вниз ноги. Высидела ровно десять минут. Когда слезла, фиолетовая от ужаса, то была горда собой, как никогда доселе.
       Жизнь таких детей, как правило, действительно бывает полна невзгод и лишений. Например, любящие Аленины родители так и не купили ей велосипед, потому что ни секунды не сомневались, что уж на велосипеде-то их девочка точно въедет во что-нибудь ужасное. А ее младшему брату, который был на редкость благоразумным мальчиком, велосипед купили. И, хотя Алене к этому времени уже исполнилось 20 лет и она кое-как остепенилась, это не помешало ей отобрать у брата велик, и они страшно подрались. Правда, это, как пишут в романах, была их последняя драка.
       Короче говоря, уроки детства, прочно усвоенные Аленой, сводились к следующим постулатам: жить надо весело и честно, любить надо раз и навсегда, бояться ничего нельзя и нельзя плакать, когда больно, и в конце концов с хорошими людьми все будет хорошо. С этими нехитрыми истинами, которые, как пять золотых, позвякивали в широких карманах ее широких штанин (Алена обожала комбинезоны непомерной широты и долготы, носила их постоянно), она очутилась в совершенно взрослой жизни, по сравнению с которой джунгли г-на Купера и прерии г-на Рида показались нестрашными ужастиками.
       С точки зрения стороннего наблюдателя, все было прекрасно: девочка заканчивала музыкальное училище, преподаватели были ею довольны.
       
Три года взрослой жизни
       Как только она полюбила первый раз и навсегда, то тут же вышла замуж и родила Василия. Ее муж был красив (иных мужчин ее эстетическая натура категорически не принимала и, кстати, не приемлет до сих пор) и умен (дураков не принимал взыскательный ум), он был ученым-химиком, почти кандидатом наук, он ее любил, и родители наконец вздохнули с облегчением. Все эти романтические бредни, полагали родители, кончатся наконец.
       "Бредни" не то чтобы кончились -- они просто затаились до поры до времени, потому что начались ежедневные увлекательные поездки на электричках с младенцем, изготовление щей, преподавание пения в средней школе ("Дети, спойте 'до'!" "Дети, спойте 'ми'!" "Дети, спойте хоть что-нибудь!!!") и тоска смертная. Душа рвалась обратно в джунгли -- жизнь не пускала. А душа рвалась. А жизнь не пускала. Но душа победила.
       Алена ушла из школы, потому что не могла больше выжимать из несчастных детей звуки. И ушла от мужа, потому что внезапно влюбилась. А про то, чтобы изменять мужу с любовником, а любовнику -- с мужем, врать, изворачиваться, дрожать попеременно то от страсти, то от страха, -- про такое поведение в любимых ее романах ничего написано не было, и ей это в голову не пришло. Она от всего и от всех ушла, наплевав на всякий здравый смысл. Да, дома был скандал. Ей все говорили, что это безумие, и что все равно они с этим внезапно любимым скоро расстанутся, и что... Действительно, расстались в конце концов.
       -- Ты думаешь, это была роковая ошибка? -- спрашиваю я ее осторожно.
       -- Нет, я так не думаю, -- серьезно говорит она. -- Я его полюбила. Не будем об этом больше.
       Вообще интересно: сколько процентов детской романтики должно оставаться во взрослом человеке, чтобы было как раз поровну со здравым смыслом и инстинктом самосохранения? Если ее совсем нет, то это, конечно, полезно для здоровья и удобно для окружающих, но несколько скучновато. К тому же, хотя такой человек редко бывает несчастлив, но и радикально счастлив он тоже не бывает почти никогда. Так что это нехорошо. С другой стороны, если человек вырос, но продолжает свои путешествия по джунглям и прериям, то это вредит здоровью, материальному положению, близким и вообще очень хлопотно. Иногда еще и глупо к тому же. Поэтому оптимальным представляется вариант, когда человек живет вроде бы прилично, готов рассматривать всякие компромиссы, допускает, что хорошие люди встречаются не только среди могикан, но при этом все-таки продолжает надеяться, что жить надо весело и честно, а любить желательно раз и навсегда. Даже если это уже и не первые раз и навсегда. Тогда вы имеете право на чудеса, и они с вами случаются. Всякие там невероятности, неожиданности, безумные повороты жизненного сюжета -- возможно все, оглушительное счастье в том числе. Равно как и оглушительные несчастья, впрочем.
       
Время скитаний, желаний и их исполнения
       Алена приехала в Москву примерно так же, как когда-то уходила от мужа к любимому человеку, -- зажмурив глаза, оставив позади скромное, но гарантированное благополучие. И через полгода стала знаменитой, дав журналистам прекрасную почву для того, чтобы поживописать это в буйных красках. Ах, Золушка из Минска! Ах, как вам это удалось??? Ах, кто у вас папа-мама-мечта??? Ах, какое у вас любимое блюдо-цвет-размер-фасон-машина??? Это правда, что вы предпочитаете "кадилаки"??? А почему никто не знает, с кем у вас роман??? А почему никто не знал, что у вас в Минске остался большой сын? А что вы думаете о жизни на Марсе? Как вам кажется, она все-таки есть?.. Как? Вы ничего не думаете о жизни на Марсе? Но вы же такая умная!..
       Я помню, она снимала квартиру на Остоженке, это была пятая или десятая квартира, которую ей пришлось считать временно своей. Мы сидели с ней на кухне, на стенах висели бумажки, по которым Алена пыталась изучать английский: "to pay rent -- платить за квартиру", "I have already paid -- я уже заплатила". Она внимательно рассматривала царапины на кухонном столе, говорила пустым голосом:
       -- Все получилось абсолютно так, как я хотела. Я хотела стать звездой -- вот, пожалуйста. Я хотела жить в Москве -- ну, живу. Я хотела иметь свою группу -- у меня есть своя группа, хорошие музыканты. И знаешь, я так устала, что ничего у меня больше не получается, кокосы не ловятся, крокодилы не растут...
       -- Наоборот, крокодилы не ловятся, а кокосы не растут...
       -- Да какая разница! Стихи не пишутся, музыки нет... Кажется, я поняла почему. Потому что я перестала жить. То есть я существую, конечно, выступаю, езжу на гастроли, летаю туда-сюда, снимаю клипы... Но это все болото, на котором ничего не растет и не вырастет, и ничего я в процессе всего этого не чувствую. Вот в чем дело: мне чувствовать что-нибудь необходимо. Нужна какая-то нормальная, далекая от искусства жизнь. Земля под ногами нужна, а у меня вместо земли теперь сплошная сцена. И людей, с которыми можно было потрепаться от души, а не только давать интервью, тоже поблизости нет. Такие люди, которым можно не рассказывать про детство, поскольку мы с ними из одной песочницы, остались в Минске. А тут, на этих всех тусовках -- дурацкое, кстати, слово, ну совершенно дурацкое! -- общаться невозможно и вообще по-человечески общаться невозможно.
       -- Почему?
       -- Ну почему-почему... Потому что люди теперь сначала кричат: а-а, Свиридова, артистка, мы тебя любим!.. Или: а-а, Свиридова, артистка, мы тебя не любим!.. Или советы дают, как мне нужно петь и про что. Пока человек свыкнется с мыслью, что да, я Свиридова, но говорить со мной можно как с Ивановой, просто о погоде или природе, мне уже ничего не хочется. Как это все... Уехать, что ли, куда-нибудь? Пасти коз, например?.. А?
       -- А ты умеешь пасти коз?
       -- Да нет, конечно. Но, наверное, могу научиться.
       Такой или примерно такой разговор происходил у нас на съемной кухне. Было это довольно давно, и потому за точность цитат я теперь не поручусь, но смысл сводился именно к этому: бойтесь желаний, которые исполняются.
       -- Слушай, а почему ты Василия в Москву не привезешь?
       -- А куда я его привезу? Чтобы он со мной снимал квартиры, скитался по разным школам и болтался бы целыми днями на улице, пока его мамочка гастролирует?.. В Минске у него, по крайней мере, отец есть, а тут ни отца, ни матери не будет, круглая, можно сказать, получится сирота без крыши над головой... И все это ради того, чтобы я не мучилась угрызениями совести и не оправдывалась перед твоими коллегами журналистами? Нет, я лучше помучаюсь, но сначала куплю квартиру нормальную, чтобы всем там места хватило, и ему, и моей маме, и мне, и кошкам. Сделаю там стены абрикосового цвета... Или все-таки уеду пасти коз.
       В целях борьбы с депрессией Алена полюбила уезжать из Москвы куда-нибудь подальше. В тот раз, кажется, поехала в Лондон. Вернулась несколько ожившая.
       Спустя год она купила пятикомнатную квартиру (кстати, там же неподалеку, на Остоженке), устроила глобальный ремонт, превратила ее в трехкомнатную, но по ней стало можно гулять, а при желании даже кататься на роликах, и выкрасила стены в гостиной и на кухне в абрикосовый цвет. Уже было окончательно решено, что Василий заканчивает в Минске учебный год и переезжает к Алене. Примерно тогда же появился Генри.
       
Генри, принц техасский
       Кажется, с момента их встречи жизнь Алены снова, как в детстве, стала похожа на роман. Причем без всяких усилий с ее стороны. То есть она ничего себе не придумывала, события не требовали этой доработки, они и так укладывались в сюжет аккуратно и гладко: случайная встреча на вечеринке в посольстве США, смуглый красавец из Техаса, с примесью тех самых горячо ею любимых индейских кровей, умница, окончивший гарвардскую аспирантуру, и блестящий собеседник, ухаживающий сдержанно и со вкусом, не слишком, кажется, интересующийся ее эстрадными успехами (равно как и неуспехами), но заботящийся о том, чтобы ей не было холодно, голодно, грустно и одиноко... В общем, она влюбилась. Появились стихи, появилась музыка, появилось желание жить, а желание пасти коз поостыло, хотя временами жизненный опыт и шептал на ухо что-то противно-осторожное. Взрослые люди, мы ведь знаем, как страшно начинать опять всерьез кого-то любить (раз и навсегда?..), как страшно быть всерьез кем-то любимым, как легко разочаровать, как ничего не стоит разочароваться и как все это вообще опасно для жизни.
       Можно предположить, что опыт Генри тоже что-то подобное ему нашептывал. Но, может быть, и нет. Генри вообще не просто понять, для этого он слишком хорошо воспитан. Поэтому тут мы вступаем на зыбкий путь предположений и домыслов. Но, по его собственным словам, еще буквально за три минуты до того, как на той вечеринке он познакомился с Аленой, Генри Пикок был совершенно убежден, что по окончании срока службы в посольстве США он вернется в Америку. Вообще свою работу Генри воспринимал без чрезмерного энтузиазма, но и без чрезмерного отвращения, характерного для американских юношей из хороших семей, получивших хорошее образование, которые считают государственную службу делом тоскливым и экономически нерентабельным и норовят всячески от этого дела отвертеться. Он же не вертелся (это ему вообще не свойственно), относился к работе как к должному, хотя и скучному, а для того, чтобы разнообразить свою московскую жизнь, учился понимать русских людей. Не только язык, который он знал, но и смысл сказанного, который по учебникам постигнуть невозможно. Ему даже стало интересно в Москве, где изменения происходили с калейдоскопической быстротой и жизнь напоминала те самые романы, неправдоподобные, но захватывающие, которые он тоже, конечно, читал, когда был мальчиком, и ему ничто не мешало иногда снова почувствовать себя немножко в джунглях. И тем не менее он намеревался уехать.
       Но возникла Алена, а потом Аленины кошки, которых она привезла как-то с собой на его служебную жилплощадь (не бросать же кошек в одиночестве, без еды и питья). Оказать достойный прием кошкам было сложно: они казались чем-то взволнованными, орали как сумасшедшие вообще не желали ничего понимать...
       Генри до сих пор не может забыть эту свою первую встречу с кошками. Мы сидим в антигуанском ресторане "Коко-бич", отмечаем сегодняшнюю свадьбу, ждем, когда подадут омаров, выловленных из моря как раз примерно в тот момент, когда Генри надевал Алене на палец обручальное кольцо.
       -- Эти кошки были первым испытанием, -- внезапно весело говорит Генри, -- после того как я его прошел, последовало второе, в виде Васи, и третье, в виде мамы. Но я выдержал все!
       -- Милый, -- ласково говорит Алена и постукивает пальчиками по столу, -- испытания только начинаются!
       Она, конечно, не очень шутит. Но не похоже, чтобы он боялся. Вообще не похоже, чтобы этот молодой человек чего бы то ни было в жизни боялся, иначе он, будучи умницей, никогда не женился бы на женщине, которую до сих пор гложет тоска по идеалу, а иначе ей вообще не надо ничего, никого и никак. Ведь эта женщина, расставшись с комбинезонами непомерной долготы и широты, одевшись элегантно и даже изысканно и став известной, каким-то непостижимым образом по всем своим гастролям продолжает таскать с собой те нехитрые истины, которые бренчали когда-то в карманах: жить надо весело и честно, любить надо раз и навсегда, нельзя плакать, когда плохо... и, кстати, бояться ничего нельзя. Она не выставляет их демонстративно напоказ, не рассматривает принародно, как фамильные драгоценности, но и не делает вида, что их у нее нет, тем более что это бесполезно и все равно обнаружат.
       Как Генри намеревается сосуществовать со всем этим, я, конечно, с уверенностью сказать не могу, равно как и пообещать ему легкой жизни. Но он, похоже, не ищет легкой жизни, это недостойно. Тут хочется сказать: "Он ищет счастья". Но он и счастья не ищет. Простите, кажется, он его уже нашел. И, кажется, способен его выдержать. Он позволит Алене быть сильной, когда ей того захочется, и даст возможность стать слабой, когда у нее не будет сил. И не будет изображать из себя идеал и не будет мучиться, если вдруг ей покажется, что он до идеала не дотягивает (рано или поздно ей так обязательно покажется, это совершенно нормальное явление). Мне кажется, в этой ситуации Генри Пикок займется чем-нибудь более результативным: поставит чайник, сварит кофе, закажет билеты в любимый Лондон, обязательно в бизнес-класс, чтобы ноги у Алены в полете не слишком затекли. Кстати, он покончил со своей службой на благо Америки и теперь занимается ценными бумагами. С Василием у него сложились прекрасные отношения. С мамой и папой Алены тоже.
       -- Я не могу представить, что Генри повышает голос. Когда он чем-то недоволен, как ты об этом узнаешь? -- спрашиваю я у Алены.
       -- Раньше вообще никак. Потом заметила: как только его что-нибудь раздражает, он становится еще более вежливым, чем обычно. Просто убийственно вежливым. Тут же хочется умереть.
       
Полчаса под алым парусом
       Можете не верить и упрекать меня в искажении правды в угоду эффектному финалу, можете морщиться и говорить, что с точки зрения хорошего вкуса это уже перебор, но я не могу скрыть от вас одно немаловажное обстоятельство, если оно было в действительности.
       На катамаранчике Wadadly, обычной каботажной калошке, служащей для увеселительных поездок вокруг Антигуа, на которой Алена и Генри в день своей свадьбы отправились в маленький круизик, команда чернокожих матросов вдруг заглушила мотор и подняла на фок-мачте косой парус абсолютно алого цвета. Как вы понимаете, они никогда не слышали о господине Грине и его фантазиях на этот счет. Это просто была случайность. Ну, совпадение.
       Конечно, скажете вы, это уже чересчур. Но я же вас предупреждала. В качестве доказательства прилагаю фото.
       
ЯНА ЗУБЦОВА
       
Подписи
       Остров Антигуа -- настоящий рай, особенно для желающих пожениться. Место и время церемонии зависят исключительно от воли молодых. Вверху: парус был действительно такого цвета. Они его не красили
       Алена и Генри танцевали под пальмами прямо на песке. Сверху были огромные экваториальные звезды, но они в кадре не поместились
       Мама и папа хотели, чтобы девочка стала учительницей или доктором. Девочка хотела стать суворовцем или летчиком, как папа. Но в итоге стала эстрадной звездой
       Сначала Алена носила бантики, потом -- комбинезоны и свитера. Теперь она любит сдержанно-роскошные туалеты, но услугами стилиста так и не пользуется
       Интерьер своей квартиры на Остоженке она тоже придумала сама
       На этом семейном снимке отсутствует только кошка Килька. Она сниматься отказалась наотрез, хотя сын Вася ее очень уговаривал